ledi_diana

Очень болела.
Кашляла гнусно, задыхалась. Брала платок тёплый, пуховый, свекровью покойной в наследство оставленный. Такое наследство - мужу от мамы валенки битые, мне - платок пуховый.
А платок непростой, волшебный платок тот - не сразу, а спустя годы понимала.
Любой радикулит и невралгию платку тому - на тьфу. На раз! - стоит лишь укутать болезное место...
А бронхит мой платок не сразу брал, видать, бронхит был нелёгким, так что даже подумывала я об антибиотиках, злостную пневмонию подозревая. Однако, упрямством славная, врачей не вызывала. Да и зачем врачи, когда есть такой платок пуховый?

Платком грудь и спину оборачивала, в сон проваливалась, кашляя гнусно...

... видела Космос чёрный в иллюминаторе перед глазами.
Назад, скрюченная, оборачивалась - видела Землю оставляемую.
Земля была ещё целой, но знала - сейчас кэээээк треснет!
А уцелевшие разлетались от Земли, в каких-то капсулах пребывая. И мало было места в тех капсулах, сидели люди там скрюченные, переговаривались по интернету (работал, зараза!), прощались, на свидание не надеясь - уж очень сильно капсулы с места брали, да все в разные стороны.
Прощались люди в капсулах друг с другом и с собой. Жить оставалось недолго. Да и что за жизнь в капсуле, в виде скрюченном?
- Где-то я это читал. - запостил кто-то.
- Погугли. - сказал второй.
- Идиоты. - сказали остальные.

Позади Земля вспухала и разрывалась на куски.
Летели капсулы в разные стороны. Смотрел Космос чёрный на это дело - аки конь черен...

... далее просыпалась, от кашля задыхалась, во второй сон проваливалась.

... сон второй в красных горах происходил, и было плато в тех горах, и стояла там археологическая экспедиция.
Ровные прямоугольники раскопов оставляла экспедиция за собой, а я туда прибыла на день, и между раскопов рыжей глины пробиралась, потрясённым лицам археологов дивясь.
- Осторожно. - угрюмо сказал кто-то и за плечо меня придержал.
- А что там? - любопытная, подалась корпусом я вперёд.
- Идиотка. - ответил некто, за плечо держать не прекращая. - Иди и смотри.

Тогда прошла я осторожно меж рыжей глины раскопов, остановилась перед самым огромным - и отшатнулась изумлённая.
Бесконечной глубины раскоп уходил глубоко вниз, и где-то совсем рядом, на глубине километровой, навскидку, рыжие языки пламени рвались к земле и к плато в горах.

- Чего это вы нашли? - спросила я, поняв уже потрясённость лиц археологических.
- Путь к центру Земли. - ответил мне второй кто-то. Потому что первый, кто за плечо придержал, он меня терпеть не мог, помнила почему-то я во сне. Однако, спас. за плечо придержал.
Однако, всё равно терпеть не мог.
А я платила ему тем же.

- И чего оно пылает? - тупо спросила я. - Рванёт?
- Рванёт-то точно рванёт. - ответил мне ещё кто-то, после долгого молчания остальных. - Да когда, вот вопрос.
- А может и сейчас? - я спросила.
- В любой момент может. - злобно ответил мне первый, меня не терпящий, и так злобно он мне ответил, как будто я была виновной в раскопе том, что странным образом провалился, открыв путь аж до середины Земли.

А я была как бы и не виновата, но всё же виноватой себя чувствовала.
Втянув голову в плечи, озирала плато рыжее и горы красные, и куртки на археологах были оранжевыми, как у путейных рабочих.
Почему-то.

И сон был рыж, аки всадник рыжий...

... просыпалась вновь, в кашле и температуре задыхалась, дрожащей рукой нащупывала лекарство под подушкой, таблетку в больное горло бросала, водой запивала, сироп противобронхитный вослед смаковала.
Вновь засыпала, в ознобе температурном дрожа.

... И приходил сон следующий, бел аки всадник белый.

Брела по белой пустыне, где ни дерева, ни дома - до горизонта.
А горизонт далёкий до невозможности дойти - как слово Никогда.
Брела, валенками в снег проваливаясь, платок пуховый поправляя. За ручку внучку маленькую, трёхлетнюю, крепко держала. Внучка спотыкалась, всхлипывала иногда, но очень редко - поскольку даже всхлипывать устала.
- Бабка, я спать хочу. - шептала.
- Не спи, только не спи. - я внучку маленькую просила.
Платок пуховый с головы снимала, поверх шубки внучку укутывала, крест-накрест на спинке вязала.
На руки маленькую брала, дальше брела.
- Сейчас, сейчас. - говорила. - Сейчас мы выйдем к людям. А где люди, там всегда будет помощь. Мне так ещё мой папа говорил, а твой прадедушка. Всегда иди к людям. Даже если идти уже не можешь. Тогда ползи к людям.

Так говорила, но понимала, что нет людей в белой пустыне. И смысла нет брести.
Брела однако. Когда бы упала - тогда ползла бы, внучку маленькую на себе неся.
Но ещё не падала, слёзы со шёк смахивала. Чтобы щёки не мёрзли.

... просыпалась. Мобильный телефон брала в руки. Время смотрела, волновалась - не пора ли Тигру будить, на работу. Тигра вечером устала, разбудить просила.
Не пора. Дальше засыпала.

... сон следующий был в городе, последождливым туманом укутанном.
В городе я шла по улицам, было не слишком холодно, и сыро. Туманом я дышала, мне нравилось такое дыхание.
По улицам, камнем мощённым, шли трамвайные рельсы. Вдали, в сужении улиц, они смыкались, блестели в размытом туманом свете городских фонарей.
Я в трамвай входила, куда-то ехала, потом выходила и просто шла. На себе имела плащ, поясом запахнутый, высокие сапоги с небольшим каблуком, железом подкованным - шагала, мостовую озвучивая.
Трамваи не по делу терзала - просто гуляла. Просто по городу ходила и ездила, и везде знакомых встречала. То ли город был небольшим, то ли жила я там всю жизнь, то ли просто в гущу вечерних событий города попадала.

Но странное что-то происходило в знакомых людях, мне встречавшихся.
Все люди, знакомые мне, были любезны со мной до приторности. И друг с другом были они так же любезны.
И выглядело это всё удивительно искренне. Не показной вежливостью, а чистой любовью друг к другу дышали люди эти. Так радостно блестели их глаза, когда они знакомых встречали, так радовались они друг другу, и так хотели друг другу услужить, чтоб ещё больше усугубить эту навязчивую, прущую из сердец, любовь, что скоро начала я задыхаться в этом городе.
И, почти уже задушенная вселенской любовью моих знакомых, и даже незнакомых мне людей - увидела я вдруг в толпе археолога, с которым я на рыжем плато второго сна повстречалась.

Там, на рыжем плато, был намёк в сюжете на давние и странные отношения между нами. То ли мы что-то делили, недоделили, да так в ненависти к друг другу и остались.
То ли друг друга мы любили, да так, что вовсе возненавидели. И что делать дальше с этой ненавистью, мы не знали, поэтому предпочитали не встречаться более.

Шёл археолог по туманному вечернему городу - и бросилась я к нему, как за спасением.
Бросилась зачерпнуть от него свежей ненависти, свежего неприятия меня всей вот как я есть. Просто как это вдруг бывает - я ненавижу, уйди, скройся, или вовсе не живи.
Бежала я к нему, каблуками мостовую озвучивая, и цокот дробный этих копыт услышал он, и повернул ко мне бледное своё лицо, затем остановился резко, потом развернулся круто, ко мне всем корпусом - и обнял меня крепко.

- Ну здравствуй в этом городе! - кричал он мне.
- Как хорошо, что ты здесь... - он мне шептал.

И сладки были его речи, и приторной искренностью удушающей любви светилось бледное его лицо.

- А хочешь, я покажу тебе, чем мы сейчас занимаемся? - он жадно спрашивал, и фабула сюжета услужливо возвращала меня в прошлое, туда, где раньше я жадно спрашивала, чем он занимается, а он небрежно и досадливо отмахивался от моих расспросов, считая, что мне знать этого ненужно.

И мы поехали на длинном автомобиле, услужливо подъехавшему к нам по мановению его руки.
Рука была тонкой и бледной.
Далее мы ехали на окраину города, затем шли к ангару длинному. В ангаре встретили нас коллеги археолога, и искренней любовью к нему, давно знаному, и мне, впервые увиденной, сияли их бледные лица и искренняя любовь звучала в их речах.

Я шла по ангару, осматривала археологические находки, слушала многоголосые пояснения, перебиваемые предложениями осмотреть номер в отеле, где отныне поселюсь я, если мне более некуда идти - и я не удивлялась уже отелю, предоставленному мне ни за что и просто так.
И этим пояснениям, с которыми ко мне сбежались занятые до моего появления, люди.
Я не удивлялась, потому что уже понимала - это город любви.

Из которого мне надо бежать - понимала я.
Потому что не могли уже справляться с этой удушающей любовью мои измученные лёгкие и бронхи.

Я вышла из ангара и обошла его.
За ангаром остановилась я, посмотрела вперёд и не увидела ничего. Там было темно, и мир, естественно, обрывался.
По закону жанра - отметила я во сне.
Можно было вернуться в город любви, а можно - шагать в темноту.
В городе любви я, может быть, и не задохнулась бы. Возможно, я бы привыкла к нему и к людям, которые перестали быть людьми, лишившись ненависти и неприятия друг друга.
Но очень было тошно даже думать о такой жизни.

Мне надо было идти в эту темноту, и я пошла.
Под ногами я ощутила мост. Не видя собственно моста, но слыша шум воды, нащупала я перила и дальше шла по этому мосту - тупо и упорно, так, как шла в третьем сне по белой пустыне к людям, которых не осталось более на Земле, кроме меня и маленькой девочки - так шла я сейчас по мосту в темноту, за которой не было ничего.

и пустым взглядом смотрел вослед мне туманный город - аки конь бледен...

... я увидела его так ясно, как видела всегда, каждое лето, когда мы туда приезжали, позади была интересная дорога, паровозы, автобусы, и гнилой запах Азовского моря, перебивающий пыльный запах степи - впереди было лето в доме, который выходил калиткой прямо на парк с аттракционами, работающими ежедневно, без выходных, и даже в понедельник, в этом доме была кладовая, в которой ящики с персиками и персиков было так много, что взрослые настоятельно советовали нам их побыстрее поедать, так стремительно они размягчались, не успевая дождаться прилавка рынка - так же настоятельно и во множестве рекомендовалось есть жареную камбалу и бычков, которых дядя отлавливал сетями, и каждый вечер нас выпускали за ворота и выставляли к лавке у ворот ведро отваренных креветок. Креветки тоже отлавливались сетями, которые дядя закидывал из борта своего баркаса.
И нас он иногда брал с собой, в редкие дни, когда надоедало нам лежать на песке пляжей Арабатской стрелки и хотелось моря нового, поглубже и посинее.
Там море было - каждый день...

Всю жизнь мне снится этот дом, и, когда я просыпаюсь после этих снов - я всегда просыпаюсь счастливой.
- Понимаешь, это наш детский рай. - сказал мне когда-то брат, когда я начала рассказывать ему об этих постоянных снах. И добавил: - Когда-нибудь ты найдёшь его...

Дом, который мне снится всю жизнь, стоял передо мной, калитка поскрипывала, как будто кто-то только что вошёл во двор, а калитку закрыть забыл.
Позади была темнота, в которой не было ничего. Впереди - мой детский рай.

Я вошла в дом. Тигра, пробегая по коридору, оглянулась и раздражённо сказала:
- Мать. Я же просила - в семь. Это важно. И если я скажу, что проснулась, ну не верь ты мне!.
Я кивнула.
- Мама, ну забери отсюда Карму! - кричала мне Санди из рояльной комнаты.
- Диночка, ты нанесла снегу. Ну я для кого веник поставил? - строго спросил Макар, выходя из серверной.
Я посмотрела на ноги и увидела, что обуты они в валенки. Валенки были покрыты коркой снега, надо сказать, уже изрядно подтаявшей коркой.
На мне был тулуп, в котором брела я по снежной пустыне.

От удивления я снова закашлялась.
- Бабка больная. - сказала моему сыну и невестке маленькая моя внучка.
И важно покивала, добавив:
- Надо поправить платок.

- Не надо. Мне уже жарко. - прошептала я внучке, развязывая узел пухового платка на спине.

Я подхватила внучку на руки и пошла дальше в дом.

И проснулась, задыхаясь от кашля и жара.
И написала вам здесь, между двумя глотками сиропового и антибиотического.
Держа на руках маленькую внучку.

- Бабка, хватит уже писать своё письмо. давай смотреть мультики! - сказала мне Дарья Тимофеевна.

И я совершенно с ней согласилась.

А вы не бойтесь.