ledi_diana | Ставок на Попуцыно.

Я вам рассказывала про ставок на Попуцыно?
Наверное, рассказывала, и не раз - я никак не могла обойти этот топографический мем, потому что вошёл он в мою жизнь в детстве, и так и шёл рядом, выплывая в разные нужные моменты, как имя-нарицательное, как образ, как метафора, как...
... одним словом Ставок на Попуцыно был для многих людей паролем, иллюстративной картинкой, меткой и точной как любой мем - а только знали этот мем немногие. Ну, пара тысяч людей из нашего посёлка и окрестных сёл.
Ну, пара сотен учителей, которым про этот случай рассказывали на районном педсовещании.

А сейчас кто знал, тот забыл.
Возродим мем!
Поведаем известную когда-то байку про Ставок на Попуцыно

... Что было за Попуцыно, не помнит никто, даже из тех, кто присутствовал при рождении байки
Кажется, это был хуторок, к моменту рождения мема давно стёртый с земли и карт, так, что даже фундаментов хатынок не осталось - тем более, что тогда хаты ставили ещё без фундамента, просто чуть вкапывая в землю.
Остался от Попуцыно только ставок.

Ставков вокруг нашего посёлка было много - стоял посёлок наш на водоразделе, стекая по склону к речке. Посёлок окружён был и украшен гранитными карьерами, как древними, вручную долбленными, так и огромными современными кратерами, выдолбленными взрывами - кратерами диаметров километровых и глубин многоэтажных, если кому вздумалось бы строить многоэтажку в глубокой яме земли - яме, обрамлённой гранитными террасами стен и подтапливаемой холодными чистыми родниками.

А гранитный карьер - это дело такое. Сегодня он карьер, а завтра вдруг, глядишь, ставок, а то и озеро. И здесь всё дело в родниках. Бывало додолбятся до такого, что родники взрывались фонтанами, вода врывалась в карьеры, и тут дай Бог ноги унести - а техника очень часто оставалась на дне.
Мальчишки, бывало, хвастали потом, что доныривали до экскаваторов и грузовиков. Но мы им мало верили. Глубина этих ставков и озёр была местами глубже самого глубокого места Азовского моря - такие сравнения нам вдалбливали в школе, а школе что ж не верить? - Верили.

И страшно было купаться в этих ставках и озёрах. Плавали, представляя, что вот под нами, очень глубоко, стоят суровые экскаваторы, поросшие водорослями грузовики, не спасённые, погибшие под хлынувшей в кратер, водой. И обязательно выдумывались погибшие каменотёсы, или какой-то водитель бульдозера, который смело побежал спасать свой бульдозер, да так в кабине и погиб.
Без таких легенд никак. Представляете, как прикольно рассказать девчонкам про погибшего бульдозериста, а потом, когда пойдут девчонки купаться, нырнуть за скалой тихонько, подплыть под водой и дёрнуть девчонку за ногу - визгу на весь бывший карьер. А в озере-карьере визжать вообще прикольно, эхо отбивается от каменных стен, а иногда заходит погулять в гранитные пещеры и, заблудившись, возвращается, когда о нём уже все забыли.

Но плавать в ставках этих всё равно было славно, чистая там была вода, поскольку не обрёл тогда ещё посёлок ноу-хау - сливать все канализационные потоки в эти ставки, - а когда обрёл и научился - зацвели, покрылись мазутными пятнами, лишились прозрачности и чистоты все семь родниково-гранитных озёр вокруг посёлка, и поплыла в них рыба кверху брюхом, также какашки и прочие прелести деревенской канализации. Но это уже совсем другая история, мы же вернёмся к периоду озёр чистейших, утопленными зеркалами обрамляющих сухой и выжженный солнцем посёлок, стоящий на гранитной плите.И к тем детям, которые жили в этом посёлке, подобны детям морским - и если не умел ты плавать к четырём годам твоей жизни, позор был тебе на всю жизнь, равный позору, как если бы ты не умел ездить на велосипеде.
Я научилась плавать лет в семь, а то и позднее - так мне этот позор до сих пор вспоминают. Бывает, приеду в посёлок, здороваюсь с людьми, начнут спрашивать то да сё - старенькие уже все, местами беззубые, морщины изрезали калённые степным солнцем лица.
Сидят на лавочке, семки сплёвывают. А я стою такая перед ними и на вопросы отвечаю, сама стесняясь своего вида, городского до неприличия в этих плоскостях. И ещё мне так неловко смотреть на них. Я вижу, что они уже старики и старухи. А я не совсем ещё старуха, ничего так я, а местами так даже молодуха.
От этого обстоятельства становится мне перед ними крайне неудобно.

- Так шо кажеш, живеш на київському морі? - спрашивают старики и старухи, мои однолетки, а то и младше.
- Ага, живу. - стесняясь, киваю я.
- А чи ти плавать хоч навчилась? - и общее гагага хохотом.
И в этом общем гагага вспоминается мне моё неумение плаванья до семи лет, а то и больше, и мне снова так стыдно...

Да, но вернёмся к Ставку на Попуцыно.
Попуцынский ставок - этот единственный из всех ставков не был бывшим карьером, а был просто ковбанею.
Ковбаня - это такое украинское слово. Обозначает ставок рукотворный, неглубокий, выкопанный вручную, чаще всего служащий водопоем для скота. И то понятно, скот в озёра-бывшие-карьеры не пригонишь, там везде скалы и одна тропка, как правило, идёт пологим спуском к воде. Опасно скот гонять в таких условиях.
Поэтому был выкопан ставок на Попуцыно, в те времена, когда Попуцыно то было ещё вполне процветающим степным хутором - а хуторов в Украине вообще было великое множество. Культура у нас была такая - сельская, слободская, хуторская.
Я сама по одной линии из крепостных, стало быть сельских - а по линии второй из вольных, слободских. А до того как поселиться в слободе, были предки мои хуторскими. И не просто так, а основателями хуторов, их старостами и главенствующей силой и словом.
А когда наша семья перехала в посёлок гранитно-озёрный, то оказалось, что посёлком он стал совсем недавно, а до того было здесь несколько хуторов. Хутор семейный, семейно-партнёрский, и ещё какой-то сборный.
И было это очень долго, до пятидесятых годов двадцатого века. Пока партия и правительство не обратили особое внимание на развитие горно-рудной промышленности.
Вот тогда приблизительно и канул в безвестие глава хутора Попуцын, в отличие от главы соседнего хутора Будылки, который поселился поближе к гранитной жиле, вышедшей на поверхность. И Будылка вошёл в историю, оставшись из главы хутора главой кутка (а КУТОК - это тоже такое украинское слово, означает обособленную часть села, государство в государстве такое)
А от Попуцына остался только ставок.

Хреновый был ставочек, признаюсь честно.
Берега густо поросли камышом, так что приходилось прорубывать дорогу к воде. О пляже и речи не было.
Рыбы в Попуцынском ставке отродясь не водилось, зато головастики плавали плотным планктоном. И жабы, соответственно, кумкали дружным хором.
Вода в ставке на Попуцыно казалась чёрной до ощущения маслянистости. Ощущение усиливали чёрные вязкие грязевые следы на тех, кто решил вдруг там искупаться. Но решали искупаться там только мальчишки, и купались они там, надо сказать, регулярно, предпочитая чёрную маслянистую воду и грязевое дно - чистым и прозрачным гранитным озёрам.
Почему? - тайна сия покрыта мраком попуцынской грязи. Возможно, потому что ставок на Попуцыно прогревался быстрее, чем прохладные ключевые гранитные озёра. А может, потому что был он скрыт камышами от чужих глаз настолько плотно, что разглядеть Попуцынский ставок можно было, только уткнувшись в него внезапно.

Девчонки ставком на Попуцыно брезговали. Матери мальчишек время от времени вооружались лозиной и совершали рейды на Попуцыно, с целью изгнания своего и чужих - потому что попробуй отмой пацана после вязкой попуцынской грязи.
Но пацаны, вняв материнским лозинам, ставок покидали - затем же вскоре возвращались на него окружными тропами, а наиболее сообразительные совершали после Попуцына заход в чистый ставок, с целью вымыться самому и выполоскать трусики.
Однако, след от Попуцына оставался в волосах, в резинках трусиков, в подмышках и между пальцами. Живуч был ставок на Попуцыно и всякий раз громко заявлял о себе, предавая верного ему пацана.

И вот эти пацаны и девчонки однажды вытянули лотерейный билет - да прямо из рук главного бухгалтера гранитообрабатывающего завода. Завод тот шефствовал над школой. Такие раньше были отношения детских учреждений и взрослых предприятий. Обязательно кому-то над кем-то надо было шефствовать.
А шефство - это, возможно, подарки на Новый год и путёвки в производственный пионерский лагерь, а возможно, и ничего.
Нашей школе было как правило - ничего.
Завод был небедным, но достаток его не распространялся на подшефную школу. И путёвки в пионерский лагерь расходились очень, очень вяло. Да и смысл им расходиться бодро, если лагерь тот находился совсем недалеко, в двадцати километрах, на Великом Луге, над рекой Днепр. И казалось бы, это прекрасно, потому что и Днепр в те времена был чистым и прозрачным, и купаться в нём можно было без риска для жизни, а также кожных и слизистых покровов, и где-то там был намёк на лес - ан вдруг оказывалось, что лес тот и не лес вовсе, а парк, полсотни чахлых деревьев, и на Днепр купаться отряды пионеров водили крайне редко. Поскольку страдал Днепр в тех местах сильным течением.
И что получал взамен домашней, гранитно-озёрной, велосипедно-степной вольницы пацан, а то и девчонка? - а ничего особого не получал, кроме дисциплины, "Взвейтесь кострами" и манной каши на ужин, бррррр...
Так что непопулярны были путёвки в пионерский лагерь.

Где-то относительно недалеко было море. Каких-то двести километров.
Но было то во времена скоростей нескорых, автомобилей не слишком мощных, автобусов стареньких и пыхтящих. Так что то, что сейчас звучит как - ах, двести километров, это же рядом, тьфу!
тогда было недосягаемым и далёким.
На море не ездил никто. Не ездили даже дети поселковой верхушки и управленцев.
Где-то спустя десять лет после истории со ставком на Попуцыно в посёлке появилась наша семья. И наша семья имела родственников в Геническе, так что вопрос жилья у моря решался просто - и нас с братом начали вывозить к морю каждое лето.
Так вот - было это преступно-расточительно, выглядело это таким недозволенным барством и вызывающей претенциозностью, что долго не могли нам в посёлке простить тех морей.
Так это было десять лет спустя, а в годы, о которых я рассказываю, даже сама мысль о поездке на море равнялась чему-то насколько фантастическому, как гиперболоид инженера Гарина или полёт на Венеру, прямо в обьятия к Аэлите.

Но было одно такое, что равняло те времена и эти, и вообще все времена - это чёрная бухгалтерия.
И случилось так, что главному бухгалтеру завода-шефа пришлось однажды крепко задуматься, куда списать некоторое количество бензина, поставив под шумок в нужной графе лишний нолик.
Главный бухгалтер была личностью абсолютно изобретательной - так и случилось, что завод-шеф решил подарить школе поездку в Асканию-Нову.

Учителя и директриса школы ликовали, пацаны и девчонки пожали плечами.
Что такое Аскания-Нова, конечно, немного знали, а некоторые даже представляли бескрайние ковыльные степи и стада бизонов и муфлонов, и даже парочку верблюдов - но представить эту поездку было настолько сложно, как и полёт на Венеру.
Однако, ажиотаж учителей был заразителен, и постепенно все остальные тоже загорелись идеей поездки, а мамы и бабушки замесили тесто на пирожки.

Поездка планировалась на нескольких автобусах, поскольку детей вместе с учителями было человек двести.
Выехать собирались крайне рано, часа в четыре утра - чтобы, осмотрев Асканию, успеть засветло добраться домой. Так что торбы спешно наполнялись пирожками, вареными яйцами, огурцами и помидорами, а завод-шеф махнул рукой - гулять так гулять! - и выделил деньги на закупку сухого пайка в виде банок с килькой и кабачковой икрой, нескольких ящиков плавленого сыра, а также определённого количества хлеба.
Колбасу брать не рекомендовалось, поскольку стояло жаркое лето, а колбаса если и бывала в магазинах, то только варёная, "Любительская" - а плавилась и темнела на солнце эта любительская совершенно мгновенно.

Аскания-Нова оказалась разочарованием.
Не скакали стада бизонов и муфлонов по бескрайним ковыльным степям - но некоторые представители парнокопытных чинно лежали в вольерах того зоопарка, которым, собственно, и оказалась Аскания-Нова.
Понятно, что зоопарк дети тоже видели впервые. И в каком-то смысле это было тоже интересно.
Да и сама поездка - приключение немалое.
Однако, ближе к обеду пацаны и девчонки выглядели уже совершенно осоловелыми.
И учителя, махнув рукой на недоосмотренный музей, махнули рукой на эту Асканию и Новую, и дали отмашку на погрузку в автобусы.

Отъехав от аскании, остановились в тени посадки. Устроили привал.
Дети поели, вздремнули, после оживились. Учителя же переглядывались уныло. Задуманный праздник оказался недопраздником, и было уже понятно, что запланированное на сентябрь сочинение "Как я ездил в Асканию-Нову" вряд ли состоится.
Водители автобусов хмыкали, лёжа в тени редких акаций и лохов сребролистых.

- А можна заїхать на море. - сказал водитель дядя Федя, бессменный и вечный поселковый водитель.
- Та де ж це море, воно ж далеко. - сказала учительница математики.
- Зовсім недалеко. - строго ответила учительница географии. - Ми зараз знаходимось між Чорним і Азовським морями.
- Ой, поїхали, поїхали! - запрыгала пионервожатая, но тут же прекратила под строгим взглядом директрисы.
- Так діти потомились. - сказала старенькая и очень глупая учительница украинского языка и литературы.
Учительница украинского языка и литературы была глупа от природы и вследствие старости. Она давно перешагнула пенсионерский возраст, но упорно не хотела уходить на пенсию, к ежегодному, тщательно скрываемому неудовольствию директрисы, которая мечтала составить коллектив молодой и, как сейчас принято говорить, креативный, а тогда такие слова вообще не принято было говорить.
- Та хто там потомився? - сказал физрук, снимая с акации гроздь пацанов, повисших на колючих ветках.

Физрук снимал пацанов по двое и по одному, не забывая картинно поигрывать мускулами, красиво поворачиваясь выигрышным профилем к пионервожатой и учительницам младших классов.
Учительницы младших классов пришли в школу год назад, вместе с пионервожатой, произведя фурор среди поселковых женихов, но физрук шёл вне конкуренции, поскольку имел выигрышный профиль, мускулы, и шёл на высшее образование.
Поэтому в школе он имел постоянный кастинг - если бы в то время можно было употреблять такое слово.

Все молчали, только пионервожатая тихо повизгивала и тут же закрывала рот кулачком.
Но все ждали вердикта директрисы.
Директриса величаво повернула корпус к дяде Феде.
Дядя Федя, улыбаясь, смотрел на пионервожатую и учительниц младших классов.

- Федоре Микитовичу. - сказала директриса, только она называла дядю Федю по имени-отчеству. - Що скажете? Встигнемо засвітло додому?
- Та засвітло ми й так не встигаємо, але сьогодні дома будемо. - сказал дядя Федя и добавил. - Хай діти хоч море побачать.

Он сказал это, глядя на пионервожатую, и директриса поняла его буквально, усмехнулась и кивнула.
А дядя Федя незаметно кивнул бригаде водителей.

Так и получилось, что спустя некоторое время цепочка автобусов вырулила к песчаному пляжу, обозначенному по краю солончаковой травой и высушенными комьями камки.

Конечно, пионервожатая и учительницы младших классов задумали это с самого начала. Иначе почему у них с собой оказались купальники?
Впрочем, купальники оказались у всех учительниц и даже директрисы.

Очевидцы рассказывали, что был очень жаркий, но ветреный день. Пляж этот был диким, пустынным, курортники в те годы ещё не оккупировали косы Азовского моря, но жарили тела исключительно на пляжах городов - Геническа, Бердянска...

Учительницы младших классов, пионервожатая и физрук неслись по пляжу к прозрачным волнам Азовского моря, учительницы постарше, во главе с директрисой, входили в море степенно и важно, но тут же, с первой захлестнувшей волной, теряли важность, и начинали брызгаться и хохотать. Физрук поплыл красивыми гребками, но недалеко, так, в поле видимости, чтобы учительницы младших классов и пионервожатая отмечали его силу, красоту и ловкость. Потому что водители автобусов тоже были мускулистыми, как оказалось в этих волнах, и физрук опасался надолго покидать свой фан-клуб, если бы тогда можно было употреблять такое слово.

В этом общем счастье выездной педсовет не сразу обратил внимание, что рядом с ними, в волнах и мокрых брызгах, нет детей.

Двести человек детей, от первого до восьмого, выпускного, класса, сидели длинными цепями и группами на камке, солёных травах и песке - и строго смотрели на учительско-водительское веселье.

- Діти! Та чого ж ви не купаєтесь? - удивлённо спросила старая и глупая учительница украинского языка и литературы.
- А ось ми їх зараз скупаємо! - закричал физрук, выбегая из воды, хватая гроздья пацанов и неся их под мышками к морю.
- Та не треба! - закричали пацаны, вырываясь из рук физрука, отбегая и снова оккупируя свои наблюдательные пункты.

- Чекайте. Тут щось не те. - встревоженно сказала директриса и вышла из воды.
Педсовет потянулся за ней. И только пионервожатая, наплевав на педагогические обязанности, продолжала визжать в незначительных, но таких непривычных для степного человека, волнах мелкого и тёплого этого моря.

Мокрые учителя в купальниках стояли перед детьми, сидевшими, в свою очередь, цепью и группами.
Дети, одетые в пионерские формы, смотрели на учителей уныло и осуждающе. Красные галстуки, развеваемые морским бризом, трепетали на пыльных пионерских шеях.

- Діти. Чому ви не купаєтесь? Вам погано? В кого болить голова, підніміть руки! - испуганно спросила директриса.
Дети не шелохнулись.
- Кілька була погана. Точно! - сказала учительница химии, приверженец здорового образа жизни и зарядки.
- Ботулізм? - ахнула глупая учительница украинской литературы и языка.
- Діти. Кому тошнить? - спросила директриса.
Дети фыркнули. Мальчишки посмотрели на директрису с уважительным презрением.

Только пацаны определённого возраста могут смотреть с уважительным презрением - когда учитель ещё кажется небожителем, но уже базируются в пацанской голове подозрения, основанные на наблюдениях, что учитель, он, оказывается, тоже человек. А директриса - ну, она не совсем человек. Но что-то человеческое в ней определённо есть. Особенно когда она мокрая и в купальнике.

- Хлопці, дівчата! Ану, бігом купатись! - кричала на бегу пионервожатая, оторвавшись наконец от волн.
- Це ж море, діти. - сказал встревоженный и удивлённый дядя Федя. - Ми ж скоро вже поїдемо. Біжіть, скупайтесь в морі.
- Діти, це ж море. - убедительно повторил физрук.

Дети, от первого до восьмого класса, хмыкнули. А кто не хмыкнул, тот скривился, вкладывая в гримасу всю степень пацанского и девчоночьего презрения.

- Та хіба це море... - снисходительно усмехнувшись, сказал один пацан. - От у нас ставок на Попуцино... Усім морям море!

... История эта, привезенная педсоветом из херсонских степей и узкого длинного пляжа азовской косы, была поведана родителям, соседям, бабушкам и дедушкам героев её. Историю пересказывали в цехах завода-шефа и на районном педсовете.
Родители смущённо крутили головами:
- От паршивці! Ставок на Попуцино, ну нада ж! - но в словах их слышалась трудно объяснимая гордость.

Посёлок хохотал, хохотал районный педсовет, история с годами обрастала подробностями, но точнее всех её рассказывал дядя Федя, давно прошуршавший колёсами своего автобуса дорогу к морю. Говорят, что смущённый директорат завода именно после этой истории начал задумываться о семейных выездах выходного дня на море - выездах для работников завода и их детей.\
А после завод даже прикупил базу отдыха на генической косе.
Понятно, что всё это случилось не сразу. Годы эти - детства, до-детства, после-детства, сливаются в моей памяти в быстрый бег - и, только натянув вожжи, могу я притормозить я поток давних лет, и попытаться разложить по времени...
Вот случилась история. Вот после неё приехала в посёлок я, потом пошла я в школу, затем длинное лето у моря, год учёбы и снова длинное лето у моря, и одноклассницы завидуют и злятся, когда показываю я ракушки и засушенных рыб-игл, привезенных из азовских берегов.
А вот пошли первые автобусы к морю. Суббота-воскресенье, и снова домой. До следующих субботы-воскресенья.
Однажды с этим выездом поехала и я. И, сидя у палатки, слушала, как сухо и сжато, и до сих пор, спустя годы, удивлённо, рассказывает эту историю дядя Федя:
- Ми їм кажем, це ж море, діти! Море... А вони нам - та хіба ж це море? От у нас ставок на Попуцино, усім морям море!

И сколько было потом пополнений в педагогическом коллективе - столько раз и рассказывалась история о ставке на Попуцыно.
И ровно столько же раз задумывался каждый вновь обращённый в загадку того дня, пытаясь понять - что это было в тот день с детьми, почему так и не рискнули они войти в прозрачные воды моря, тоскуя по чёрному и маслянистому болоту Ставка на Попуцыно?
Испугались волн? - ха, чего могли испугаться мальчишки и девчонки, которые росли на этих глубоких озёрах своего посёлка и самозабвенно-бесстрашно прыгали в воду из самых верхних скал.

но Ставок на Попуцыно с тех пор звучал в нашей школе синонимом ограниченности и узости мышления. А чтобы каждый новый ученик, пришедший в школу, понимал этот символ, ему рассказывали эту историю.
Когда в школьной столовой вдруг почему-то подали прекрасные, невиданные ранее, сардельки, вместо котлет, состоящих из большого количества хлеба и некоторого количества сухожилий, кто-то возмутился:
- Та як оце їсти? А де котлєти?
И присутствовавшие в столовой учителя немедленно отреагировали, практически хором:
- Та хіба це море? От у нас ставок на Попуцыно...
столовая хохотала, а капризник покраснел и молча начал ковырять сардельку.

Ставок на Попуцыно долгие годы чётко работающим педагогическим приёмом, и в нашей школе, и в самом посёлке.
Говорят, сам директор завода, однажды разгневавшись на то что новые станки стоят в углу цеха, а рабочие продолжают работать на старых, рассыпающихся, но таких привычных, долго кричал:
- Ич які! Модернізація їх не колише! Ставок на Попуцино їм подавай!

И даже я не устояла перед педагогическим соблазном, задумав рассказ о Ставке на Попуцыно как некий педагогический пост. Как пост-назидание, пост-намёк, ответом на некоторые шевеления бурных волн наших, блогосферных, отдельно взятых болотцев.

Но, дойдя до конца, до финала, в котором давно забыт ставок на Попуцыно, и постарели и даже умерли очевидцы и участники незначительного в принципе, но такого значительного в истории отдельно взятой сельской школы, события...
События, случившегося жарким и ветреным летним днём на берегу пустынного пляжа азовского моря...
Потеряла я нить и желание выводить мораль истории.

И вот почему.
Пока писала, я наконец смогла остановить поток и бег этих лет и сосчитать их. И я могу ответить совершенно точно - с того летнего дня, где Аскания Нова, и мокрые учителя, и совершенно наоборот - сухие дети - прошло более пятидесяти лет.

Все азовские косы давно застроены и исхожены, и трудно найти безлюдный пляж, например, в Кирилловке, не говоря уж о Бердянске.
В Аскании Новой восстановили популяцию муфлонов.
Давно умер дядя Федя, бессменный поселковый водитель, а до того как умереть, он ещё успел прокатить в последний раз и директрису школы, и физрука, не говоря уж о учительнице украинского языка и литературы - в своём автобусе, украшенном ради такого дела полотенцами и чёрным крепом.
Покрылись мазутными пятнами и фекальными разводами семь гранитно-родниковых озёр, обрамляющих посёлок чистыми некогда, опрокинутыми зеркалами.

И только ставок на Попуцыно за все эти годы не изменился ни на грамм своей грязи.
Так же как всегда, прячется он в камышах и открывается только тому, кто подойдёт к нему совсем близко.
Так же грязна и масляниста его живительная вода, и я уверена - местные пацаны и сейчас, вернувшись от летних морей, точно так же бегут тайными тропами и ныряют, распугивая головастиков, в вязкую черноту поверхности его.

Я там жила, я вырастала там, там, недалеко от ставка на Попуцыно, могилы моих близких, и я туда вернусь когда-то. Когда выйдет время.
Но вряд ли я разгадаю к тому времени неразгаданную никем загадку - что было и что есть в этом Ставке на Попуцыно?

... может быть, любовь?